На высотах тверди и духа

Из старинной книги о Метеоре
С чем обычно ассоциируется Греция? Море, солнце, небо, Афины, Акрополь. Может, даже Ахиллес с Одиссеем. Все верно и все понятно, потому как яркие рекламные проспекты зазывают в основном синими морскими глубинами, золотым и хрустящим песочком пляжей да потемневшим мрамором античных статуй. А Метеора?
Фермопильский проход, который защищала когда-то горстка отчаянных спартанцев во главе с царем Леонидом, - своего рода «калитка», за которой начинается совсем не голубая и не очень-то глянцевая Греция. Созерцание бесконечных равнин Фессалии может навеять легкую дрему даже самому бывалому из путешественников. В особенности если на них еще и опускается вечер.
Но к жизнерадостным огонькам небольшого городка Каламбаки лучше всего подъезжать именно поздним вечером, когда над его домами внезапно обозначится нечто такое, что сразу заставит забыть о только что грезившейся чашке кофе по-гречески. «Нечто» вырастет из света десятков мощнейших прожекторов, будет иметь темновато-желтый, тяжелый цвет и казаться беспредельно высоким и бесконечно огромным. Обычно люди подсвечивают деяния рук своих, но тут лучи «держат» гигантские скалы, появления которых никак нельзя ожидать посреди самой обычной равнины.
И книги, и интернет вмиг преподнесут целый ворох версий появления на балканской челюсти этих исполинских клыков. Самая популярная – о рифах, некогда плескавшегося здесь океана Тетис, и если посмотреть на скалы поближе, кажется, что вроде так оно и есть. Но среди бастионов Метеоры (в переводе – «парящие в воздухе», ударение на второй или третий слог) «путь науки строгой» хочется отринуть раз и навсегда.
С чем только не сравнивали Метеору! И с колоннами циклопических размеров храма. И со стадом слонов, вышедших пощипать травку на фессалийских лугах. А если глядеть «сзади», сверху и вниз на Каламбаки, то похожи эти скалы на группу иноков в длинных одеждах и остроконечных куколях схимнических, строго взирающих на дольний и грешный мир…
Конечно, всякое сравнение – что пес после жаркой весенней драки, но об одной параллели все же сказать надо. Кто бывал в Крыму, в знаменитой Долине Привидений на горе Демерджи, видел там множество изваянных выветриванием столбов, башен, причудливых фигур. Метеора, в сущности, то же самое. Тот же мягкий, податливый конгломерат. Только фигуры и столбы в сотни раз больше!
Античная история о Метеоре помалкивает. Неудивительно, у изнеженных богов-олимпийцев обитель была посолиднее – Олимп. Да и прятаться надолго от людей тогда было не принято: и люди, и боги были очень общительны. И в час житейской размолвки с отцом Зевсом очень даже можно было пойти воздать должное… ну, скажем, Дионису.
А когда стал Творец единым существом, вполне естественно возникало у многих желание общаться с ним наедине. Равнины Фессалии были обитаемы с давних пор, но никто не знает, когда же впервые взор человеческий устремился ввысь, к вершинам прятавшихся в облаках скал. Говорят, первым был инок Варнава, живший в конце Х века.
В то время не было, конечно, никакого альпинистского снаряжения. Но были ловкие руки, молодые силы и точный глаз. Приглядевшись, путь первых иноков мысленно повторить очень легко. Конгломерат – порода мягкая, податливая, изобилующая трещинами, пустотами, выступами, пещерками. Ногу – на выступ, в чуть выше змеящуюся щель – колышек. Два, три, четыре колышка – и вот уже открылась пещерка. На одного, на двоих – не больше. Ее обживали, и становилась она «стартовой» площадкой на пути к вершине. Даже не стоит пытаться представить чувства впервые поднявшихся на нее людей: чувствовать тогда умели куда острее, нежели сегодня. И так не похожи были эти «скалолазы» на наших православных чернецов – ну хотя бы из киевских пещер. Там – один мотив, одно настроение: долой из мира, уйти, закрыться, в буквальном смысле зарыться в землю, замуровать себя заживо. Раз в неделю – плошка с водой да горсть полусгнивших сухарей. И долетал к такому затворнику прямо как в трагедии А. К. Толстого «лишь дальний шум Господней непогоды да слабый звон святых колоколов».
Тут же монах уходил от земли и становился ближе к Богу. Дольний мир удалялся. Он то прятался в знойной дымке, то окутывался плотною пеленою снега и дождя, но он был рядом. И капли утренней росы так походили на покаянные слезы мирян. Но только ли покаянные? Мир услаждал всех картинами Божьего творения, тешил слух песнями птах – его вестников. Он поддерживал силы куском теплого, вышедшего из земли зернами хлеба, кружкой ароматного молодого вина. Виноградники тоже были отлично видны с метеорских уступов, а дары лозы в греческих обителях, в отличие от русских, никогда не считались бесовским искусом.
И вместе с тем Бог был всегда рядом. Долгими ночами глядел он на затаившегося в пещерке или вышедшего на отвес инока очами тысяч звезд, чудился ему в отблесках тлевшего до утра костра, а иногда и взирал суровым «оком Господним». Так испокон веков называли солнечный диск, на миг показывавшийся в узком, похожем на глаз разрыв тучи. Но не было здесь сурового затворничества, не было умерщвления плоти, не было постоянного истязания собственного тела и духа. Была более или менее громкая – благодарная песнь Создателю за то, что во всякий день можно видеть этот мир, расстилающийся у подножия скалы и так полно ощущаемый даже сквозь небольшое окошко кельи.
Были, однако, и мотивы сугубо земные. Где найдешь лучшее убежище от всякого рода завоевателей и просто грабителей? Турки владычествовали в Греции четыреста лет, но в Метеору так ни разу и не сунулись: желающих лезть на отвесные скалы не находилось. А на вершинах были уже не просто храмы – были маленькие городки с разветвленной системой пещер, братскими корпусами, небольшими огородиками, даже с собственными кладбищами. «Золотым веком» метеорского монашества был шестнадцатый: свыше двадцати монастырей венчали тогда скальные бастионы.
А коли кто приходил снизу не с ятаганом, а с чистой душой и с открытым сердцем, то тогда начинал пронзительно скрипеть наверху старинный ворот, четыре инока вращали колесо, и на землю опускалась этакая огромная авоська, в которой свободно помещался человек. Игумен давал знак, и сетка плыла обратно, к монастырским садам, к крестам, тянущимся к облакам, и вознесение обретало вполне реальные черты.
Трудно поверить, но почти до середины прошлого века иного пути в монастыри Метеоры, чем «авоська», просто не было. До сих пор большинство монастырей освещается только свечами. Однако удобные лестницы сделать все же пришлось. Долго, тяжко и молчаливо противилась Метеора вторжениям чужаков, но в конце концов смирилась – в Греции церковь не отделена от государства, и, коль скоро решили в Афинах сделать заоблачные монастыри источником доходов, выбирать не приходится. Хотя и сейчас, говорят, есть на скалах монастырь, где наглухо заперся единственный монах, ни в какую не желающий пускать к себе презренных мирян.
Сегодня на Метеоре шесть монастырей. Четыре мужских – Спасо-Преображенский (Большой Метеорон), Святого Варлама, Святого Николая Успокоителя, Святой Троицы. Два женских: Русану и Святого Стефана, тот самый, что глядит с самого высокого утеса на Каламбаки. В любой из них, правда, в очень ограниченный период первой половины дня можно войти. С кухни будет вкусно тянуть ароматом домашней каши, приветливые насельники отведут в маленькую соборную церковь («А вот этот Никола стоит тут с четырнадцатого века…») и, может быть, даже спросят: «А что, русские разве тоже православные?».
Так же, как пятьсот лет назад, будет поскуливать старина ворот. Правда, может статься, что поднимают не очередного беглеца из «мира», а новый финский холодильник – не тащить же его по бесконечным лестницам на плечах!
Живущие в этих краях немногочисленные бывшие соотечественники охотно объяснят, что россияне здесь – гости редкие. Раньше визиты в действующие монастыри, мягко говоря, не приветствовались. А сейчас Метеора недостаточно известна туристам. Пляжа и моря здесь нет. А коли так, то это и не Греция вовсе. А жаль. Жаль, что лишь немногие могут почувствовать, какое это блаженство и испытание для духа – находиться между Небом и Землей.